Как я стал геофизиком.

«Случайность это неосознанная необходимость»

Судьба моя решилась, когда я в пятницу 14 апреля 1961 года ехал в ФИАН, для собеседования по поводу возможного поступления в аспирантуру. Трамвай вдруг остановился. Я выглянул из вагона и увидел, что впереди стоит множество таких же вагонов. Если бы я к тому времени достаточно хорошо ориентировался в Москве, я бы успел дойти во-время пешком, поскольку трамвай остановился, как теперь я понимаю, недалеко от здания этого института. Но тогда я этого не знал и нехотя присоединился к толпе, которая, как оказалось, стояла вдоль Ленинского проспекта для встречи Гагарина с Хрущёвым.

Мы долго ждали, но зато были вознаграждены великолепным зрелищем. Через некоторое время приблизилась открытая машина, которая везла героев дня. Мы стояли с правой стороны, если смотреть по движению, так что Хрущёв с Гагариным проехали совсем рядом с нами. Хрущёв сиял, он был в ударе, и ему было никак не дать больше сорока пяти лет. А ему на днях исполнялось 67.  Что уж и говорить о Гагарине.

Договариваться о новом сроке собеседования я не стал, но попросил моего однокашника Юрия Алексеевича Семёнова, подыскать работу в каком-либо физическом институте. Когда, наконец, Юра сообщил мне номер телефона и фамилию физика, который, возможно взял бы меня в свою команду, я не стал звонить, мне уже было интересно работать в геофизике.

Были и другие случаи, которые выстроились в ниточку такой длины, что их случайность кажется невероятной.

Но начну по порядку.

Ещё в младенческом возрасте я разобрал нивелир, с помощью которого глубину залегания исследуемого пласта, полученную по измерениям в скважине переводят от знаменитого «ротора» в «высоту над уровнем моря». Отец как-то раз зачем-то оставил его дома. После моей разборки его оказалось невозможно собрать. Так впервые возникла ещё не осознанная мною связь с геофизикой.

В младших классах задания по русскому языку я писал в самодельных, лучших в нашем классе тетрадях, разлинованных моей матерью на чертёжной доске, на которой она чертила геологические и геофизические карты и раскатывала тесто для пирогов.

Она же сделала с помощью своего фотоаппарата «Фотокор 1» (об этом антикварном аппарате есть даже статья в Википедии) множество фотографий, на которых можно было видеть не только всю нашу семью, но и побывавших в разное время у нас таких геофизиков как, например, С.Г. Комаров. Негативами в её фотоаппарате были стеклянные пластинки 9x12 см. Когда около 1950 года в Гурьеве можно было наблюдать полное солнечное затмение, она закоптила несколько таких пластинок, через которые мы наблюдали, как тень луны надвигается на солнце. Но возвращаюсь к фотографиям. Некоторые из тех фотографий встречаются в книгах воспоминаний об известных геофизиках.

У другого известного геофизика В.Н. Дахнова мы некоторое время гостили, когда перед войной отец повёз нас в Москву для получения «нового назначения».

На самом деле ниточка, связывающая меня с нефтяной геофизикой, возникла задолго до моего рождения. Мой дед (отец моей матери) Александр Фомич Зяблицев работал на нефтяных промыслах механиком. Его выгоняли за участие в стачках с одного промысла на Северном Кавказе и тут же принимали на другой промысел, поскольку он был классным специалистом, хорошо знающим дизели, обеспечивающие работу промыслов. Мать родилась в 1913 году на Северном Кавказе во время переезда семьи с одного промысла на другой.

В конечном счёте семья обосновалась в Ракуше, посёлке эмбенских нефтяников, расположенном в том месте, где когда-то река Эмба впадала в Каспийское Море. Смыслом существования посёлка были резервуары для хранения нефти и трубопроводы, идущие к морю, по которым нефть переливалась в танкеры, перевозившие нефть по Каспийскому морю и далее. В квартире деда был даже редкий по тем временам телефон, который был нужен, чтобы его можно было вызвать для починки дизеля в любой день и в любое время.

Когда после гибели Чапаева его дивизия, а точнее, войска, частью которых она являлась, под командованием М.В. Фрунзе взяли город Гурьев и, двигаясь далее на юго-восток и на юг подошли к Ракуше, а жители посёлка собрали вещички и пошли за отступающими белыми, дед взялся «помочь» белым зажечь нефть. Он открыл вентили, зажёг нефть, вытекающую из резервуаров, и сказал белым, чтобы они отошли подальше, иначе не смогут уйти от колоссального взрыва. Белые отправились дальше, уверенные, что дело сделано. Поскольку красные были близко, они не стали ждать, когда произойдёт обещанный взрыв.

На самом деле дед открыл вентили, предназначенные для отделения воды, которая добывается вместе с нефтью. Сливалась вода с плёнкой нефти, а вентили автоматически закрывались, как только вода кончалась и начинала течь нефть. Дед лет через 15 после этого был даже награждён за спасённую нефть, получив целый метр костюмной ткани.

Итак, по материнской линии я должен был стать нефтяником, а по отцовской геофизиком. Я стал геофизиком, работающим, в основном для нефтяной геологии, но ядерным (от физики), потому, что в старших классах у меня был превосходный учитель физики Макс Андреевич, немецкая фамилия которого была, кажется, Беккер. (Когда сосланным немцам было позволено покинуть Гурьев, он уехал в Дубну). Поэтому из своего Гурьева я поехал в Москву поступать в Физтех. Из-за проблем со зрением там не взяли мои документы, а от ещё одного геофизика, друга отца, Дениса Михайловича Сребродольского я узнал, что физику можно изучать и в МИФИ. В моём «справочнике для поступающих» МИФИ ещё назывался Механическим институтом, почему я его и в упор не видел.

О Денисе Михайловиче стоит здесь рассказать.

Они с моим отцом учились в одной группе Физического факультета Университета в Питере, после окончания которого разными путями оказались в Гурьеве. Они были друзьями, и Д.М. однажды спас отца от крупных неприятностей. Как рассказывала мать, в одно прекрасное утро они проснулись и видят, что будильник давно прозвенел. А это было время, когда только-что был принят предвоенный указ, по которому за малейшее опоздание грозили серьёзные кары. Мать говорит «что же ты не вскакиваешь», а он - «я думаю». Наконец, был придуман план. Отец отправился в главное здание, где вахтёрша ему сообщает, насколько он опоздал. «Я не опоздал, я был в другом здании, можете спросить у Сребродольского». Тот подтвердил, что Кадисов здесь уже был.

Одно время, уже работая в Москве, Д.М. преподавал на курсах повышения квалификации каких-то руководящих работников. Он рассказывал, что имел право ставить лишь две оценки «четыре» или «пять». Если студент не мог ничего сказать, получал «4», если отвечал, хотя бы что ничего не знает, получал «5».

В тот момент, когда я собирался подать документы в МИФИ, в Москву из Бугульмы «в командировку» приехал отец. Он повёл меня к С.Г. Комарову, по-видимому с тем, чтобы тот проверил уровень моей подготовки и убедил поступать в Нефтяной институт. Комаров, заметив мой уверенный вид, не стал особенно меня расспрашивать, и, наоборот, убедил отца, что волноваться не стоит.

Если бы не упомянутый Сребродольский, я, видимо, сразу по окончании МИФИ поехал бы «по распределению» в мало кому тогда известный «Маяк», называвшийся в то время «Челябинск-40». Когда мне предложили это место, я спросил, чем я там буду заниматься. Мне сказали, что это секрет, который станет мне известен, как только я подпишу, что поеду «по распределению». Я сказал, что подписывать такое не могу и пошёл советоваться к Денису Михайловичу. Я тогда ещё не знал, что мне пришлось бы разгребать результаты известной теперь гигантской радиационной аварии, о которой сообщил миру Жорес Медведев.

Знали ли Сребродольский и Шимелевич Юрий Семёнович тот секрет, мне неизвестно, но они посоветовали мне не явиться в МИФИ в день официального «распределения». Они меня убедили, что я не смогу противостоять нажиму.

Поскольку я не получил «распределения», мне не выдали и диплома. Подключился другой друг отца, Калинин Николай Александрович, который работал в то время в министерстве геологии СССР, в результате чего меня вызвали в Президиум Академии Наук. Сребродольский послал туда со мной Шимелевича Ю.С. и Попова Николая Викторовича. В Президиуме мне сказали, что вызвали меня для вручения «направления». Названия физического института, куда мне должны были выдать «направление», я уж и не помню. Я подошёл к столу, чтобы получить направление, но был сбит с толку вопросом о «постоянной московской прописке». Врать я не решился, как не решился обратиться за советом к «группе поддержки» в лице Юрия Семёновича и Николая Викторовича, и «направления» не получил.

Тогда-то они и нашли пути договориться об аспирантуре, речь о которой идёт в самом начале. Но как видно, цепочка, связывающая меня с геофизикой была уже настолько длинной и прочной, что трамвай, на котором я ехал в ФИАН, просто никак не мог туда добраться.

Добавлю к этому лишь один эпизод. Готовясь к собеседованию в ФИАНе, я, по совету того же Юрия Семёновича, ознакомился кроме прочего с современным к тому времени состоянием вопроса о термализации нейтронов. Когда я пришёл к нему в очередной раз, Ю.С. подошёл ко мне и потихоньку от сидящих рядом Сергея Денисика, Рашида Резванова и других попросил оценить различия во времени термализации воды и нефти. Я подумал, что он говорит тихо, чтобы не мешать этим великим учёным. Я также тихо ответил, что такой расчёт очень сложен. Он сказал, чтобы я пренебрёг всем, чем только можно, чтобы сделать расчёт как можно быстрее. Я нехотя выполнил его просьбу и показал, что получается.

Тут вдруг Шимелевич уже в полный голос объявляет, что сидящий вот здесь Кадисов решил задачу о различии времени термализации нейтронов в нефти и воде. Я готов был сквозь землю провалиться, слушая эти слова. Ведь он сам просил пренебречь всем, чем можно, а теперь говорит людям, скорее всего знакомым с этой задачей лучше меня, что задача решена мною. Только через несколько лет я понял, что Ю.С. решил таким вот образом познакомить меня с теоретиками, которые потом направили мои первые работы в нужную сторону.

Итак я остался без диплома и уже было смирился с этим, но через год меня вызвали в alma mater, где сказали, что не могут более хранить мой диплом и выдали его мне, не спросив как у всех в обмен зачётную книжку.

Дополнение.

Трудно удержаться от сравнения описанной выше встречи Гагарина Хрущёвым с тем, что произошло почти 8 лет спустя. Узнав, что 22 января 1969 года будет встеча Брежнева с несколькими космонавтами, лейтенант Ильин накануне этого дня покинул свою воинскую часть с украденными двумя пистолетами. Уже в Москве он украл у своего дяди плащ стража порядка и примкнул к охранению в Боровицких воротах.

Там не обратили внимание на него, поскольку он оказался между двумя различными подразделениями. Он слушал репортаж о передвижении кортежа машин, в котором обращал внимание на то, где находится машина с Брежневым. И, когда кортеж входил в Боровицкие ворота, он сделал несколько выстрелов по той машине. Но оказалось, что в репортаже скрывалось истинное положение машины Брежнева. Поэтому были слегка ранены некоторые космонавты и погиб водитель машины.

Е.М. Кадисов